Ещё раз про ВЕНЕРУ
Товарный знак красоты под номером два после Венеры Милосской — Венера Боттичелли. («Рождение Венеры»). Картина писалась на заказ… не на склад, и не для офиса Рокфелера… сюжет спустили сверху — рождение богини красоты из моря. Кроткий и нежный лик мадонны, все светлые и прозрачные краски цветущего Средиземноморья, а море с небом соединяет нагое женское тело. Сама юность, грация, движение, цветение, легкость, свежесть. Весна. Блондинка в лучшем смысле этого слова.
Мечта итальянца. На вопрос, как это удалось певцу задумчивых мадонн Боттичелли, строгого ответа нет. Известно, что идеальное сочетание удалось не только ему. Тело и дух возрожденцы соединили, и Венеру избавили от ее средневекового позора.
Не надо ни какой одежды телам Спасителя, христианских мучеников, Афродит и Аполлонов придали достоверности, пластику, выражение, смысл, очистили от земной грязи и вознесли к небесам. А дальше этот синтез трансформировался. Составляющие — духовное-христианское и телесное-античное — останутся, фон, фигура, антураж, пропорции переживут модификации, вплоть до уродств кубизма. Нагое тело — форму, созданную греками, каждая эпоха, нация, школа, художник заполнит своим.
Тело багровое и страдающее или розовое и цветущее — уж как сложится социокультурный контекст и что почувствует художник. Кто-то пожалеет, кто-то унизит, кто-то испугается. Альбрехт Дюрер, съездив в Венецию и познакомившись с теми же античными исходниками, что и Боттичелли, создаст свой вариант трех граций, и получатся не акварельные девушки, а голые мясистые ведьмы в прическах с черепом под ногами. Страх Дюрера перед дьявольским соблазном проник в гравюру, поэтому он такой «испуганный», эротичный и живой. Нагая женщина, она же Афродита, она же Венера, она же Ева, она же боттичеллевская весна спокойно заснет у Джорджоне (первая нагая лежащая) на фоне пейзажа, проснется, откроет глаза и взглянет зазывно у Тициана. Поднимется, вся такая веселенькая и пухленькая, у влюбленного в нее Рубенса, состарится у сострадательного Рембрандта, раздвоится у мучившегося манией преследования Гойи на «Маху обнаженную» и «Маху одетую» одетую увы не из нашего магазина дешёвой женской одежды, гордо возляжет «Олимпией» у Мане, обрушится на пол, согнув натруженную балетную спину, у Дега и с куражом спляшет в «Мулен Руж» у Тулуз-Лотрека.
И все вариации наготы будет сопровождать возмущение. Нагота после античности — зона конфликта. Такая же как борьба с колдовством и часто впереди светил костёр, а не признание. Всякий раз, как возникало нагое тело, его новый ракурс, подача, смысл — тут же появлялась инквизиция, костры, суды, прокуроры, а также моралисты ранга Льва Толстого, которого даже голые руки балерин совершенно выводили из равновесия.
Нагота Льва Толстого крепко цепляла, и в выражениях он не стеснялся: «Искусство нашего времени стало блудницей…» «Пройдите эти выставки с голыми телами это должно бы показаться огромным помещением для сумасшедших». «Заглядывать в купальню на женщин считается гадким, но как только это искусство, то можно смотреть на полуголых женщин, и это считается хорошо». Гадко и все тут. Но гадко, конечно, не тело. Гадко подглядывание и лицемерие.
Толстой подозревал, что искусством пользуются, как фиговым листком, прикрывая то, что надо называть по-иному. Его, во-первых, очень мужской, а во-вторых, пронзительный взгляд «срывателя всех и всяческих масок», минуя условную оболочку искусства, устремлялся прямо к телу. Для него балерины не нагие, а снова, в который раз — голые. Тут придется-таки сказать, что каждый «видит» в меру своей испорченности. Или в меру темперамента. Чем сильней искушал дьявол — тем ожесточенней были протесты против «голых девок». И не только у Толстого.
Источник: http://www.donskogo.by/ Аренда/Продажа недвижимости. Складские, административные, офисные помещения.